Проза войны в стихах Константина Шевелева

14 ноября 2014

Память о войне занимает особое место в творчестве Константина Петровича Шевелева. Его пятнадцатый стихотворный сборник так и называется: "Памяти бессмертные мосты". Четыре года назад увидел свет сборник его стихов «Синявино, посёлок Пятый». С Рабочим поселком № 5 Синявинского торфопредприятия связывает Константина Петровича довоенное детство и годы, проведенные в немецкой оккупации. 18 января 1943 года Константин Шевелев стал здесь свидетелем прорыва блокады Ленинграда. Не легко ему вспоминать об этом. В год 70-летнего юбилея операции «Искра» Константин Петрович впервые согласился рассказать сотрудникам Музея-заповедника «Прорыв блокады Ленинграда» о жизни мирного русского населения в немецкой прифронтовой зоне. Непривычен такой взгляд на прорыв блокады.  Но это тоже правда войны, и она имеет право быть услышанной.

Текст приводится без редакторской, корректорской правки и художественной обработки.

РАСКУЛАЧЕННЫЕ

Шевелёвы происходят родом из Тверской области. У отца Константина Петровича было трое братьев: Иван, Николай и Василий. Жили все в деревне Высокая Тверской области. Женились, решили построить дома. Одновременно построили избы чуть в стороне от деревни, по берегу реки Высокая. Начали налаживать самостоятельный быт. Почему же они оказались на Синявинских торфоразработах?

- А потребовалось это место под военный аэродром, - начинает свою горькую повесть Константин Петрович. - Избы отняли, братья разъехались кто куда. Мой отец, к примеру, работал на Урале на заводе токарем. Но перед тем, как попасть на Синявинские торфоразработки, все браться списались меж собою и с семьями приехали в город Ломоносов Ленинградской области. Нашли им свободное место на кухне. Все четыре угла кухни они заняли, четыре брата с семьями. Валетом на кроватях спали. В тесноте, да не в обиде, как говорится. Но жить в Ломоносове долго не пришлось.  Наверху в этом доме размещался суд. И видно не понравилось судье это соседство. Видно судья ходатайствовал: определить всех на поселение на Синявинские торфоразработки. Желания не спрашивали. Тогда не считались с мнениями. Туда и всё. И переезжать было нельзя, а также лишены были права голоса. Дело в том, что там, в поселках Синявинского торфопредприятия, было построено много домов. И нужна была рабочая сила.

Ещё в начале 1990-х годов двоюродный брат Константина Петровича - Анатолий Иванович Шевелев, известный в Кировском районе установкой на реке Назия памятника солдатам 286-й сд,  писал в очерке «Люди на болотах: штрихи довоенного детства», что их семью сослали как «избежавших раскулачивания».

- У нас нечего было раскулачивать, - рассказывает Константин Петрович. - У нас ничего не было. Мы не кулаки. Отец землю вообще не любил, картошку колом сажал. Он был технического склада, в Первую Мировую войну служил в оружейной мастерской. Я решение суда искал, но ничего не нашёл. Это был произвол. Просто нужна было коммунистам дармовая рабочая сила.

Так семьи братьев Шевелёвых оказались под Синявиным. Отец Константина Шевелёва был токарь и слесарь. Токари нужны были на Ремонтном заводе в Рабочем посёлке №5. Туда его и определили. Мать Константина Шевелёва работала в больнице санитаркой.  Она могла покидать посёлок, так как ей приходилось возить больных во Мгу. Для выезда из поселка нужен был документ-пропуск и ей давали справку в том, что она сопровождает больного.

ПЯТЫЙ ПОСЕЛОК

Что представлял из себя Рабочий посёлок №5, или Пятый посёлок, как называли его жители?

Пятый поселок был центральным посёлком Синявинского торфопредприятия. Здесь были школа, больница, клуб, аптека и магазин. 

- Мы – отец, мать и трое детей – занимали комнату в первом бараке от школы, окнами на ГЭС. Из окна видно было огромную гору из шлака. Улица называлась, по-моему, Пятая линия. По-моему, улицы линиями назывались.

В основном Рабочий посёлок №5 состоял из двухэтажных засыпных бараков. Внутри барака был длинный коридор, в конце лестница, общий туалет. На первом и втором этажах располагались небольшие комнатки.

- В посёлке был деревянный клуб, который назывался - "Имени Артёма". Такой был герой гражданской войны. Внутри на входе висела картина: "Расстрел двадцати шести бакинских комиссаров". В клубе показывали фильмы. Это была самая для нас отрада! А рядом с клубом каток был. Мы коньки получали и катались.

В той же части Пятого поселка, что и клуб, располагалась аптека, магазин и ледник. Ледник – холодильник для магазина: сруб, покрытый землей. Ледник был покатый и с него зимой детвора каталась, как с горки. Оканчивался посёлок цехами Ремонтного завода. За Ремзаводом уже начиналась торфоразработка: так называемые «карты».

- Карты заливали водой. Потом нарезали, трактором так называемые  «торфинки». Их нужно было переворачивать, чтоб они сушились. Для этого нанимали на лето подельщиц-торфушек.  Приезжали женщины с Украины, месяца на три. И вот они этим торфом занимались. Делалось всё вручную. И грузилось вручную. Подходит вагон, назывался "пульман", ставят лестницу наклонно, и вот эти женщины со здоровенными корзинами плетёными поднимаются и корзины туда переворачивают, ссыпают. Техники не было. Использовали дешевую рабочую силу этих торфушек. На родине видно не было у них работы тоже… 

 

ШТРИХИ ДОВОЕННОГО ДЕТСТВА

Доводилось ли подростку из Пятого посёлка бывать до войны в других посёлках? Нет,

по другим поселкам мальчишки не бегали. Да и зачем, что там хорошего? Жили одно время в Восьмом посёлке. Но там были только бараки и швейная фабрика. Пятый посёлок был самым культурным. Летом ходили за грибами,  за черникой, за морошкой, ловили рыбу. В виде исключения - посещали Ремонтный завод на окраине посёлка.

- Единственная была причина, почему мы прибегали к Ремонтному заводу: вокруг завода стружка кольцами после токарной работы. Очень нравились мне эти серебристые, золотистые стружки. А за Ремонтным заводом - Глухое озеро. В этом озере до войны мы купались и рыбу ловили. Но не только в озере. Неподалёку была огромная труба, по которой воду подавали с Ладожского озера. Вода поступала - прямо с рыбой. И она заполняла канавы и карты. Их надо заливать водой, чтоб потом нарезать торф. …Вот под этой трубой - купались торфушки. Вода хлещет. Они так встанут под трубу… Труба стояла довольно высоко, так что можно было почти не нагибаясь ополаскиваться. Вот они мылись, а мы, пацаны, подсматривали и хихикали.

ВОЙНА

Когда немцы наступали, Шевелёвы ушли на Восьмой поселок. На случай, если Пятый поселок возьмут. В Восьмом посёлке жили с семьями остальные братья и их старушка-мать.  Дальше не пошли. Весь скарб с собой не унесёшь. Немецкую армию пешком не обгонишь. Реальна была перспектива оказаться без крова, без имущества, без средств к существованию. Надеялись, что немецкое наступление становится. Но реальность показывала, что остановить немцев здесь некому. Никаких регулярных наших частей в Восьмом посёлке не было.

- Наши отходили, мелкими партиями. Обросшие, усталые, недееспособные. Организованно их не было. Чтоб рота или полк. Группками, группками, тихо просачивались. И всё просили денатурат. Синяя такая жидкость… 

Женщины переместились за Восьмой посёлок, где канавы были приспособлены под убежища. Там, у торфяных штабелей, скопилось много народу. И даже был случай, когда бомбу бросили и погибли люди. «Не все ушли в Девятый посёлок, а как-то жались к месту, где жили». Позднее все жители ушли из Восьмого посёлка «на штабеля» и заходили домой только чтобы приготовить пищу. Немец приблизился. Псковичи-«лишенцы», населявшие Восьмой посёлок, засобирались на родину.

- А остались - у кого родины не было. Куда нам возвращаться? Мы тверские, но у нас там ничего не было. Всё коммунисты отобрали.

Псковичи  держали скот: кто корову, кто поросёнка. Перед уходом они скот забивали.

Валялись шкуры и с этими шкурами связано у Константина Петровича первое трагическое воспоминание, описанное в стихотворении «В котле сварив нехитрый ужин…».

- Нашли мы однажды шкуру, оставшуюся после убийства животного. Ещё желудок какой-то нашли. "Не первой свежести рубец». И зашли с отцом домой. Отец шкуру эту отскоблил. Ну и варил, сварил там что-то. Пора было уходить. Я капризничал, хотел остаться ночевать в доме. А он: «Нет, пойдём, пойдём. Надо маме ужин отнести». Ну а утром приходим: как раз сюда немец положил бомбу. Немец на Синявинской горе ещё был, в Восьмом его не было. Оттуда увидел, что дымок шёл. Дом приметный был, красный. И дали указание какому-то самолету. И он бомбу сбросил. Там был приятель Мишка с сестрой, они в другой комнате ночевали. Погиб Мишка, распороло живот ему. Тут и пришлось похоронить. Сестра его осталась жива. Вот один случай, когда Бог меня спас от смерти. А таких случаев было много…

«ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ НЕМЕЦ РЫЖЕВАТЫЙ…»

У К.П.Шевелёва есть стихотворение «Фельдфебель, немец рыжеватый…», о том как немцы выдали подросткам лопаты и повели их хоронить красноармейцев. Где и как довелось Константину Шевелёву хоронить наших солдат в Пятом посёлке?

- В самом посёлке мертвецов я не видел. Но однажды нас, пацанов, собрали человек семь-восемь - хоронить наших солдат за Ремонтным заводом. Дали нам немца для конвою и повели. Там, возле узкоколейки, недалеко от завода решили наверное наши при отступлении защищаться, используя канаву как бруствер, как укрытие. Но и вот здесь так и разбросано. Один солдат лежит - полчерепушки снесено, как ножом обрезано - до сих пор у меня стоит в глазах... Валяются вещмешки. Валяются шинели. Это было в октябре. Трупы начали попахивать и приказано было закопать.. Когда пришли на место, немец прежде всего взял винтовку нашу у трупа, прицелился в изолятор на телеграфном столбе, выстрелил – попал. Сел, довольный: «Рус, трудис!» Как мы их хоронили? «Силёнки много ль у мальца?»

Схватишь за краешек шинели - оторвётся. Потянешь за хлястик - сгнил. Ну, ковырнёшь его как-нибудь. Так, чтобы он сместился в ту ямку, которую вырыл. Рыть было легко, потому что не земля, а мягкий торф. Сорок сантиметров выкопаешь. Хватит? Кто мне даст оценку, кто меня в будущем оценит, как я похоронил нашего доблестного воина - об этом я не думал тогда. Ну а после, через неделю - три укола. Для профилактики. Да такой больной - в грудь! Бух! Видно чтоб нейтрализовать, чтоб не заразить всех остальных.

СТАРОСТА КРЮКОВ

В сборнике «Синявино, посёлок Пятый» опубликовано щемящее душу стихотворение А.П.Шевелёва «Тамаре Крюковой»,  с посвящением «Девочке из моего детства, погибшей на Пятом посёлке». Что это за девочка и как она погибла?

- Тамара Крюкова была дочерью давнего знакомого моих родителей. Между бараками, в основном кучнее к Ремзаводу, стояли в Пятом посёлке двухквартирные срубленные домики. И жила в них до войны как бы элита. В одном из таких домов жил - Крюков. Держал пчёл. Когда приходили к нему, всегда угощал медом. Крюков, как и мы, тоже был тверской. И мою мать даже сватали там за него там. Замуж за него не выдали, а вот, видишь, встретились. И шутили: вот, мол, поженим вас, его дочку Тамару и меня. Крюков до войны был связан со снабжением, а в войну был немецким старостой Пятого поселка.

Тамара Крюкова погибла летом 1942 года. Был налёт авиации, бомбёжка. Дочь с матерью прятались в подполе. Когда поутихло, девочке показалось, что бомбёжка окончилась, и она  высунулась на беду в окно. Осколок, пробив стену дома, попал ей в грудь. Поскольку её отец был старостой, немцы дали машину отвезти Тамару в немецкий госпиталь во Мге. Но спасти девочку не удалось, несмотря на все старания старосты Крюкова и немецкого коменданта Пятого посёлка. Ничего не помогло, она умерла. Похоронили её родители в Пятом поселке. Недалеко от клуба, на песчаном месте, нашли место для её могилы.

- Я ездил в 1970-х годах с братом Анатолием на место Пятого посёлка. По памяти мы могилу нашли. Причём две рядом могилы были. Без надгробий, не ухоженные. Не знаю, кто второй похоронен. Может быть отец, которого после прорыва блокады осудили, как врага народа, за связь с немцами, за работу. Его сослали, Крюкова. Потом на этом месте, говорят, сделали карьер. Это мне говорил уже брат Анатолий: «Там всё вырыли. На мурманскую дорогу брали песок».

МЕЖДУ ДВУХ ОГНЕЙ

Когда линия фронта устоялась, Шевелёвы вернулись в Пятый поселок. Немцы разместились в посёлке в двухквартирных рубленых домах. В окопах не жили. Блиндажей у них, по свидетельству Константина Петровича, не было. Была в посёлке комендатура и в каком-то бараке содержались пленные. Немецкого коменданта звали Генрих. Но он был русский по национальности. Во время Октябрьской революции его родители уехали в Германию, там он вырос и служил в армии.

 

- Однажды я спросил коменданта Генриха, зачем им эта война? Ведь у них дома остались семьи, дети. И Генрих ответил: «Это святая война на защиту Вселенной против смертельной угрозы коммунизма».

Мы спрашиваем у Константин Петровича, каково же было жить в немецкой оккупации?

- Вешать не вешали у нас, расстреливать не расстреливали. Потому что народ обижен был советской властью. Лояльное было население. Но хорошего мало, конечно. Война есть война. У них свои задачи, у наших свои задачи.

Всё же, и между двух огней, но надо было как-то жить. Поскольку отец Константина Шевелёва был знакомым Крюкова, староста его устроил помощником машиниста на железную дорогу, идущую на Мгу. Он получал паёк. Это немножко поддерживало семью.

- Может быть вообще бы сдохли, - добавляет Константин Петрович. - Жить-то как-то надо. А кому служить, не служить... Подыхай, выходит?

Пришлось приспосабливаться к немцам. Немцы не любили воров, любили услужливость. Если работаешь, они давали паёк. А если не работаешь... Оставленные на произвол судьбы жители выживали, как могли:

- Некоторые женщины были, которые не против были. На Восьмом мы ещё в начале закопали вещи кое-какие. Попросили разрешения сходить - откопать вещи. Нас пустили к Восьмому поселку. Перед Восьмым поселком из ближайшей к узкоколейке землянки вышел офицер. И у него там в землянке была симпатичная русская женщина…

Как выжили Шевелёвы? Во-первых, ещё оставались свои козы и куры. Сажали картошку свою. Грибы, ягоды собирали. Ходили в лес, им давали солдата. Ягоды собирали для немцев, для пудинга. «Немцы очень любили пудинг». Но и самим удавалось поесть. Всё это было подспорье.

- Потом, как тебе сказать, и немцы подкармливали. Бывало, идёшь: "Пюнф, пюнф, ком хиа!" ( «Малец, подойди!» ) "Ессен, ессен, ессен".( «Есть» ) "Хольц, хольц, хольц" («Дрова»). Ну вот, дров принесешь одну-две охапочки. Немцы поедят, чуть-чуть остаётся. Не брезговали, доедали недоеденное. …Однажды меня подвёл товарищ, такой Мишка Лукин, буханку утащил. К нам хорошо относились, а он воспользовался доверием и украл. Но они поверили, что это не я. Если я сам пришел наниматься... В сборнике об этом есть стихотворение «У нас в посёлке немцы жили».

Немцы не любили воров, но себя порой считали вправе. Весной Шевелёвы посадили картошку, немецкими очистками. «Немцы очень крупно чистили картошку» Она уже зацвела, когда началось русское наступление. Жители посёлка слышали, как красноармейцы кричали "Урра!!!»  Фронт приблизился, и жителей отправили на Мгу. А когда Шевелёвы вернулись в посёлок по окончанию боёв  - картошки уже не было. Немецким солдатам тоже хотелось свеженькой картошки…

Была и своя отрада для подростка в этой страшной жизни среди войны. Перед прорывом блокады Шевелёвы перебрались в другой дом. Это был тоже двухэтажный барак. Константин где-то достал немецкий велосипед, без колёс. И к нему отдельно колеса раздобыл, без резины.

- И вот, как свободное время – я катался по длинному коридору на втором этаже барака. Конечно, колёса дребезжали, но всё же я крутил педали, мне было очень приятно…

18 ЯНВАРЯ 1943 ГОДА

Война не позволяла надолго забыть о себе. Дощатые стены барака были плохой защитой. После обстрела в комнате было полно осколков. От обстрелов приходилось убегать в убежище – окоп змеевидной формы, вырытый на глубину чуть более метра, перекрытый сверху жердями и засыпанный тонким слоем земли. Убежище было устроено ещё в начале войны. Там и встретили Шевелёвы новый 1943 год, там застали их бои по прорыву блокады Ленинграда.

Чем же запомнился день прорыва блокады Ленинграда Константину Шевелёву?  Ведь это знаменательное событие, как известно, произошло как раз у Рабочего поселка №5.

- Я наверное последний свидетель прорыва блокады Ленинграда... В один из первых дней наступления мы с отцом пошли за мясом. Лошадь убило на дороге. Важная дорога, мы её даже чистили, заставляли немцы чистить. Думаем, давай мясца наберем. Пошли мы, с санками. И вот началось эта ТРЕСКОТНЯ. И мы вернулись. Не до мяса стало. Забились в убежище, в окоп. Сидели, прижавшись друг к другу. Мать меня накрывала одеялом. Оно до сих пор сохранилось. Накрывала детским одеялом, которое она связала, когда меня родила. И это одеяло до сих пор у меня, как реликвия. Может мне в музей обороны Ленинграда его отдать? Ха-ха! Вот этим одеяльцем зелёненьким она накрывала меня, спасала меня от холода.

Сидеть в тесном окопе было и холодно, и голодно, и страшно. «Мы всё боялись, что нас наши танки раздавят», - вспоминает Константин Петрович. И вот когда ещё не было понятно, где немцы, а где наши, мирные жители начали выбираться из своего убежища. Константин Шевелёв выходил за соседкой тётей Полей…

- И её как раз сразило. Прилетел откуда-то маленький осколок и попал ей в голову, убил. Она только вышла. А я за ней следом. Опять меня упасло. Мог бы тут и остаться.

Выйдя из окопа, Константин огляделся. Возле одного из одноэтажных домиков, где жили немцы, стоял разбитый немецкий фургон с огромными колесами. И вокруг него валялись продукты. Заглянул подросток в разбитый фургон: там хлеб, там тёплая одежда, обувь…

- Ну и я что взял? По глупости я взял сапоги. Новые сапоги, ёлки моталки! Раструбом, кожаные. У меня-то своё всё оборвалось уже. Теперь смотрю: ёлки-моталки, джемпер! Стального цвета, с зелёной окантовкой. Примерил – мне впору он. Вот думаю, отлично. Дальше смотрю: небольшие буханочки немецкого хлеба, запаенные в чём-то, что он годами мог не плесневеть. Набрал я этого хлеба, и в свой окоп радостный прибежал! «Мать, я хлеба принёс, одет, обут - всё!..» А вслед за мной - в окоп вошли наши. Наши пришли – всё долой! Это наши, наши. С такими глазами, налитыми кровью, злыми: "А-а, трофейные. Снимай!" Наши, наши пришли. Наши освободители. Содрали с меня сапоги. Остался я босый. Они победители - это их сапоги. Глаза налиты кровью. «Ага, трофейные - не положено! Снимай!» Это ещё хорошо. Мы для них - нелюди! Джемпер тоже сняли. Но хлеб - как-то мать припасла, не заметили или что - как-то хлеб остался. Они видать тоже нагрянули на этот фургон, большие высокие колёса, нагрянули сюда поживиться. Это было к обеду, 18-го числа.

Необычно, непривычно, неприятно видеть бойцов-освободителей с такой стороны. Но из песни слова не выкинешь. И война есть война. Хороших войн не бывает: на войне всегда находится место несправедливости. Но мы продолжаем слушать нашего уникального рассказчика - свидетеля январских боёв.  Выходит в Пятом посёлке немцев уже не было, когда жители вышли из своего убежища?

- Я не заметил, как они убежали. – подтверждает Константин Петрович. - Очень быстро ушли, в сторону Синявина. В самом посёлке перестрелки не было. Бой видать был на подступах. Прорыв блокады был в километре от нас. Отец ещё с немцами оказался. После войны только встретились.

ОСВОБОЖДЕННЫЕ

После освобождения жителей Рабочего посёлка №5 сразу на военной машине отвезли в поселок Новый Быт. Всех разместили в школе на краю железнодорожной станции. Здесь были только бывшие жители Пятого посёлка, всего около тридцати человек. Здесь в Новом Быту бывшие жители временно оккупированной территории впервые узнали, по свидетельству Константина Петровича, что такое «шмон».

- Новый Быт – это допросы. День и ночь. Две сестрёнки симпатичные с немецкими офицерами гуляли… "Связь с врагом". На Колыму этих девочек. Мальчишка-переводчик - тоже на Колыму. Наши хуже даже делали, чем немцы. Отобрали все ценные вещи. "Не положено!" Что было на женщинах ценного - сняли. Обыскивали, ощупывали. "Это не положено, не положено".

Мама Константина Петровича попросилась в туалет, где ей удалось припрятать что-то из ценных вещей. Но всё остальное отобрали. Отобрали отцовский серебряный портсигар. "Не положено!" Отобрали отцовский мундир, в котором он пришел с Первой мировой войны, и который жена берегла как реликвию. Акты изъятия не выписывались. «Это был беспредел, - подытоживает Константин Петрович. – Немцы так не делали».

Прошедшие проверку бывшие жители освобождённого Пятого посёлка были посланы на лесозаготовки. Взрослые и подростки валили, пилили, возили брёвна. Дневная норма - пять кубометров. Работать было тяжело. Особенно после оккупационной диеты. Особенно подростку четырнадцати лет. Но зато здесь кухня была солдатская и рабочая карточка. Давали баланду, хлеб давали. Выполнение плана - 500 гр. А семь с половиной - ещё 200 грамм «стахановских» добавляли.

- Сначала мы лес пилили. Потом мне поручили брёвна трелевать. А потом меня уже поставили возить, подвозить эти дрова. Мне уже стало легче. Два вагончика на рельсах, дышло, тут лошадка идёт, сбоку от узкоколейки. И вот везёшь эти дрова, подвозишь к станции. …А ещё блокада не кончилась. Ещё целый год была блокада. Вот я подъезжаю уже к Новому Быту... Впереди меня метрах в пятидесяти едет женщина, уже подъезжает к станции… Черная такая вороная лошадь была. Он вынырнул (самолёт – АП ), вжжжи, я не успел очухаться. Ухх! ( бомба – АП ) И ничего. И всё. От неё ничего. Только остаток хомута на березе. Это ещё раз было, что спас боженька от смерти…

…А после была командировка за лошадьми в Монголию и долгая, полная творчества, жизнь. Константин Петрович посвятил её тяжёлому, но благодарному учительскому труду. Вспоминает войну всё чаще с годами, но рассказывать о ней не любит. «Не надо ни почестей мне, ни наград. Живи, моя память, умри, как солдат», - звучит одно из новых его стихотворений «Память». У Константина Петровича всего около двух десятков военных стихов, но каждое из них содержит яркий подлинный конкретный образ, запечатлённый памятью подростка. Через каждое из военных стихотворений Константина Шевелёва читатель способен заглянуть на мгновение в страшные годы войны и оккупации.

ЭПИЛОГ

Знакомство с К. П. Шевелёвым и с его творчеством, в частности со стихотворением «Фельдфебель, немец рыжеватый…» имело важное продолжение в современном дне. Информацию о том, что на окраине Пятого посёлка оставались трупы наших бойцов, погибших в августе – сентябре 1941 года, нельзя было оставить без внимания. Начался кропотливый поиск, который увенчался успехом осенью 2014 года. На границе бывшего посёлка и торфяника в приповерхностном слое земли членами поискового отряда «Стерх» Владимиром Ярошенко и Константином Агапеевым были найдены останки красноармейцев. В общей сложности было найдено восемь лежавших на отдалении друг от друга скелетов. С одним из них, обнаруженном в небольшом углублении в земле под железным листом, была найдена капсула медальона. Вкладыш был аккуратно развёрнут и без труда прочтён. Погибший воин оказался Николаем Степановичем Крышковцом, 1914 года рождения, уроженцем деревни Корнево Тарского района Омской области, призванным 16 августа 1941 года. Рядовой Крышковец считался пропавшим без вести в том же августе 1941 года. Останки бойца были найдены 11 августа 2014 года. А уже 4 октября 2014 года они были переданы специально прибывшим за ними омским поисковикам-кадетам из г.Тары и их руководителю – учителю истории, ветерану педагогического труда, председателю Тарского районного Совета ветеранов Омской области Г. Г. Лукьянцеву. Это стало возможно благодаря оперативному содействию руководителя Омского регионального отделения ООД «Поисковое движении России» Г. Г. Кудря. По существующей в поисковом отряде «Стерх» традиции, юные омские поисковики побывали в этот день в Музее-диораме «Прорыв блокады Ленинграда», где им было рассказано о ходе Ленинградской битвы, посетили мемориал «Синявинские высоты» и увидели своими глазами место гибели земляка у Рабочего посёлка №5. По желанию родственников и при содействии местной администрации 16 октября 2014 года останки были погребены с отданием воинских почестей на малой родине солдата.

Павел Апель, старший научный сотрудник

Музея-заповедника «Прорыв блокады Ленинграда»

 

Стихи Константина Шевелёва из сборника "СИНЯВИНО, ПОСЕЛОК ПЯТЫЙ":

В войну мы были пацанами...

Из круговерти огневой

Нет — нет всплывёт перед глазами

Посёлок Пятый и Восьмой.

 

 

СИНЯВИНО

Я с детства помню их мальчонка

Владельцев маленьких наделов,

Кто плуг имел и лошадёнку -

Прирос к земле душой и телом.

Всю жизнь в труде их спины гнулись.

Отняли землю,

Мнимую свободу -

В клоповники,бараки — ульи

На хлеб по карточкам и воду.

На торф,

На рабский труд всех!

Или-

«Курортов» вдосталь у ГУЛАГ-а!

 

Обутые в бахилы

Страны кормильцы, работяги

От холода и голодухи,

От тяжких бытовых условий

Вымирали, словно мухи, -

Руси крестьянское сословье.

Лишенцы прав -

Чьи живы дети,

И помнят произвол властей,

Чекистов,

Кто перенёс мученья эти

Страшней Освенцима фашистов..

Нет средств на льготы?

Довод веский!

 

В дни гласности напомнить надо

Они от ТЭЦ Дубровки Невской

Тепло и свет

Давали Ленинграду!

* * *

Мы жили в дощатом бараке,

В клетушке сырой и холодной.

И часто в кроватке я плакал,

Когда просыпался голодный.

Прости меня, милая мама,

Что я досаждал тебе ночью -

С надрывом, по-детски упрямо,

Просил я лишь хлеба кусочек.

А голод косил без разбора

Детей... У тебя было трое.

И трупы за шатким забором

В мертвецкой лежали горою.

Мы в щели глазели, бывало:

Больница была по-соседству.

Вот так без войны познавалось

В тридцатых «счастливое детство».

* * *

Август. Тревожное

лето.

Зреть, наливаться б хлебам...

Но небо багрового

цвета

Лишь видится

по вечерам.

Гул нарастает,

И грохот

Чем-то похож

на грозу.

Робкий ловлю чей-то

шёпот:

«Немцы за Мгою,

в лесу...»

Немцы. Враги. Рядом...

Страшно ...

Душу знобит

холодок.

Наша соседка тёть-Даша

С внучкой ушла На восток.

Два узелка -

все пожитки. Ночь. Я заснуть

не могу.

Тявкают гулко

зенитки.

Наши оставили

Мгу...

 

НА КАПУСТНОМ ПОЛЕ

Я был не тот...

Я стал другой,

Когда увидел первое паденье

Фашистских бомб...

 

Зловещий страшный вой -

Познал души я детской потрясенье.

Как мы стояли,

так и полегли

В капустных грядках посредине поля.

Тряхнуло нас...

и комьями земли

Засыпало.

Не стало тёти Поли

В цветастом сарафане.

Отыскать

Пытались....

Не было как будто вовсе.

Дымилась лишь воронка метров пять,

Да в ширину, пожалуй, метров восемь.

 

ТАМАРЕ КРЮКОВОЙ

Девочке из моего детства, погибшей на Пятом посёлке

Дай мне постоять,

Дай оглядеться,

По тропинке памяти пройти

И себя из фронтового детства

На земле синявинской найти.

Вижу - одинокая могила,

Холм земли покатый, дерновой.

Здесь когда-то мама хоронила

Девочку убитую войной.

Ни оградки нет, ни обелиска,

Лишь цветов букетик полевых.

Как бы мне хотелось

Снова близко

С той побыть, которой нет в живых.

 

ОДЕЯЛО

маме

 

Для меня его стегала

До того, как мне родиться.

Берегу я одеяло:

В нём души твоей частица.

На кровать,

Сложив квадратом,

Я кладу, где середина.

В нём счастливая

Когда—то

На руках носила сына.

А в войну

В сырых окопах

Плечи, грудь мне укрывала.

 

Неразлучное до гроба

Талисман мой - одеяло.

***

1941

В котле сварив нехитрый ужин, -

Не первой свежести рубец, -

«Сынок, в окоп идти нам нужно...» -

Опять напомнил мне отец.

А я капризничал: «Устал я,

Хочу я в комнате поспать...»

Поверх цветного одеяла

Лёг на железную кровать.

«Нет, нет!...» - торопит снова батя,

«Им надо ужин отнести.

В окопе сестры: Нина, Катя

И мать заждалася поди».

Ушли. А утром чуть с рассветом

Вернулись к дому, как всегда.

Воронка-яма... Дома нету!...

А в ней болотная вода.

 

ПОДО МГОЮ

Покрылось небо мглою,

Чернильная вода...

 

Опять я подо Мгою,

Как в детские года,

Лежу, уткнувшись в кочку,

Недвижим, словно куль,

И светятся цепочки

Трассирующих пуль.

Снаряды надо мною

С шипением летят...

Вновь слышу ужас боя -

«Ур-а-а!..» - бойцы кричат.

 Не думалось о смерти

Тогда мальчонке мне...

Вся пышность фейерверка

Мне видится во сне -

Огни ракет и пули,

Их разноцветный рой...

И снова захлебнулась

Атака подо Мгой.

* * *

У нас в посёлке немцы жили.

В пяти верстах виднелся фронт.

От них мы быстро научились

Произносить: «арбайтен-Брот».

Я с Мишкой - сорванцом однажды

Колол дрова, к ним в дом носил.

За труд тяжёлый, помню, каждый

Кусочек хлеба получил.

Воришка был сосед мой Мишка...

И о поступке о плохом

Я не узнал бы...

Шёл я мимо —

Солдат зовёт меня: «Ком-ком!»

Я подошёл.

Вёл немец странно,

Ногами топал и кричал.

«Ты взял вчера хлеба буханку!»

В потоке брани разобрал.

«Их вайс нихт».

Немец, вижу, понял.

Я твёрдо на своём стоял.

До той поры и по сегодня

Без спроса ничего не брал.

 

ЧЕРНИКА

Помню полем поутру

Через клевер-вику

Немец вёл нас, детвору,

Собирать чернику.

Бор от ягоды синел

Урожайным летом.

На пеньке фашист сидел

И жевал галету,

Тонкой веткой отгонял

Комаров да мошку...

Горстку ягод я набрал,

Ссыпал в рот с ладошки.

Подошёл ко мне солдат

И ударил в губы.

«Русиш Швайн! Вас ист дас?»

Выругался грубо,

А когда он уходил,

Показал я фигу...

С той поры я не любил

Собирать чернику.

***

Фельдфебель - немец рыжеватый,

Ремнями затянув шинель,

Нам выдал каждому лопату

И торопил: «шнель, Киндер, шнель!»

Повёл дорогой за посёлок

Команду - восемь пацанов,

Где бой был яростен, недолог -

С полсотни полегло бойцов.

Не страшно было мне... А жалко

Молоденьких: их мамы ждут.

Поодиночке, не вповалку,

Лежали, всяк раздет - разут.

Иной, как будто понарошку,

Лицом в траву, уткнувшись вниз.

Вот, поднеся к губам гармошку

Сказал нам немец: «Рус, трудис!»

Могилы рыли неумело:

Силёнки много ль у мальца?

Рыл каждый яму рядом с телом,

Столкнуть чтоб легче мертвеца...

 

Солдат-фашист играл с азартом...

И холмики росли, росли

На торфяных, на рыжих «картах».

Другой здесь не было земли.

* * *

У СТАРОГО ДОТА

Я у старого дота

Постою, помечтаю,

Ожидая кого-то,

А кого - сам не знаю.

Может, жду я солдата,

Что здесь храбро сражался?

Отзовитесь, ребята!

Кто-то жив ведь остался.

Уцелел под бомбёжкой,

От осколков снаряда.

Мне бы с ним хоть немножко

Побеседовать надо.

 

Я цветами прикрою

Щербинку в бетоне.

Жду солдата из боя,

Чтоб назвать поимённо.

 

ПАМЯТЬ

Я ухожу всё дальше и всё дальше

От всполохов сражений огневых,

Но память, как солдат, всегда на марше

Нет сна у ней и нету выходных.

Когда над лесом небо заалеет,

Мне кажется - огонь войны горит.

Мне не засыпать памяти траншеи,

Прошедшей через жизни материк.

 

МГИНСКИИ ЛЕСПРОМХОЗ

Сестрам Екатерине и Нине

Войну я знал

Не понаслышке,

Хотя и не был я бойцом.

Война взвалила на мальчишек

Труд старших братьев

И отцов.

И вместо книжек и тетрадок

Мы взяли пилы, топоры...

Трудились мы под Ленинградом,

Мальчишки огненной поры,

В брезентовых бахилах грубых.

Враг с воздуха стрелял,

Бомбил...

Друзей своих я,

Лесорубов,

В тот год немало схоронил.

Мы исхудали,

Возмужали -

Серьёзные не по годам,

К чужой беде

Добрее стали

И злей во много раз -

К врагам.

Уроки мужества

Познали,

Уроки верности -

Вдвойне!

За ТРУД нам выдали

Медали:

Мы были тоже

На войне!

 

СОЛДАТСКИЕ СУХАРИ

В состав товарный бомбу бросил он,

Где сухари - солдатский рацион.

Разбросанными мы их находили

И, отряхнув и ртом продув от пыли,

Их грызли, ели...

Не было вкусней

В войну ржаных

Солдатских сухарей.

 

НА СТАНЦИИ «НОВЫЙ БЫТ»

Он вынырнул

Над лесом.

Оголтело

Пронёсся низом,

Издавая вой,

И сбросил Бомбу

Быстро

И умело:

Ни лошади,

Возницы —

Никого.

Я следовал за ними...

Лошадёнка

Понуро, тяжело

Везла дрова.

Жизнь не познавшему ещё

Мальчонке

Пятнадцать лет

Исполнилось едва.

Мне повезло

И в этот раз,

Подростку,

А смерть за мной

Гонялась

По пятам...

На станционной

Видится

Берёзке

Мне до сих пор

Остаток

Хомута.

 

***

ПАМЯТЬ

Не надо ни почестей мне, ни наград

Живи, моя память, умри, как солдат.

Зачем ты всё чаще тревожишь меня,

Уводишь в кошмары военного дня,

Где гибли солдаты в синявинских рвах

С запёкшейся кровью, с винтовкой в руках.

А мне каково: беззащитен и мал,

Победу я тяжким трудом приближал

Пройдя через ужасы, горе, страдания...

 

Живи, моя память, без почестей, звания,

Умри, как солдат безымянный во рву.

 

Я память храню, покуда живу...

 

Вернуться к списку наш край