Пред смертью были все равны…

10 мая 2014

Накануне святого для каждого из нас праздника, Дня Победы, мы хотим обратиться к воспоминаниям наших земляков – представителей ингерманландских финнов, которые наряду с русскими и другими народами России сполна ощутили на себе тяготы войны.

Во время Великой Отечественной войны на долю финнов выпали не только голод и лишения, от которых страдали и все остальные жители, но и депортация, унижения. Ведь, как известно, Финляндия воевала на стороне Германии, именно финские войска держали с севера блокадное кольцо, оккупировав часть Карелии с Петрозаводском. В некоторых бытовых деталях воспоминания блокадников расходятся. Но в целом мы видим, что вне зависимости от места проживания, национальности и вероисповедания они голодали, терпели лишения. Трагические события объединяли людей, и День Великой Победы они пережили как личный праздник.

К сожалению, в западной прессе можно встретить публикации, в которых правда о блокаде искажается, а сплоченность и единение блокадников разных национальностей подвергается сомнению. Так, например, в финском журнале «Inkeriläisten viesti» (Известие ингенманландцев) 2014/2 в статье В. Кокко «Ленинградская блокада и ингерманландские финны» есть утверждения, с которыми можно поспорить. В частности, о том, что продовольственные запасы сельских жителей подвергались разграблению со стороны голодающих ленинградцев (эти запасы были просто изъяты большей частью еще в начале войны), а некоторые сельские жители тем временем пытались заработать на чужом горе. «Из осаждённого города также приходили голодающие и меняли золото и серебро на еду. Некоторые ингерманландцы не могли противостоять искушению: на руки получали золото, а сами оставались на зиму без еды». Спекуляция в кольце фашисткой блокады каралась беспощадно, о чем свидетельствуют данные архивов НКВД. Между тем в отношении ингерманландских финнов подобные случаи зафиксированы не были, хотя финны как «подозрительное меньшинство» были под особым надзором. Советская власть ограничилась политическими обвинениями, в ее позиции и приказах по отношению к ингерманландским финнам было все-таки больше уважения, чем в рассуждениях автора о недальновидных спекулянтах. Мы публикуем некоторые из воспоминаний свидетелей страшных дней, русских и финнов. Эти рассказы рисуют картину событий, происходивших в пригородах блокадного Ленинграда, и жизнь людей, проходившую в условиях депортации.

Ялмар Павлович Хянникяйнен (родился в 1926 году в деревне Мустапя (Хапо-Оё):

«22 июня 1941 года я был в магазине в деревне Пустошь. Пришла почтальон Вера Петрова и рассказала, что по радио объявили о начале войны и уже бомбят города. В тот же день на дорогах появилась военная техника. Я вернулся домой и рассказал все отцу. Он не поверил. А уже вечером появился первый фашистский самолет в небе, по которому стреляли из зенитных установок. С аэродрома в Манушкино, который многократно бомбили, поднялись истребители. В нашу деревню бомбы тоже попадали.

В августе вышел приказ, чтобы все сдавали коров и урожай картофеля. За нашу сданную корову старший брат получил документ, что после войны нам выдадут новую. На всю зиму нам оставили несколько мешков картошки. Пошли слухи, что 1 сентября будут эвакуировать финнов, но этого не произошло. 21 сентября начались бои в Невской Дубровке, заводы горели. Стало ясно, что все дороги перекрыты. Я начал работать на лесозаготовках. Ходить на работу надо было в Южную Самарку. Мы пилили лес лучковыми пилами. Норма выработки составляла 1 кубический метр на человека, за нее давали 500 г. хлеба по синему талону.

В нашей деревне умерло несколько человек. Жители отапливались дровами. Никто к нам из Ленинграда не приезжал, только солдаты Ленинградского фронта. В нашем доме всю зиму жили несколько солдат-регулировщиков. Ходили слухи, что на Невском «пятачке» очень большие потери. Однажды в Коркино поймали немецкого разведчика, его доставили в штаб.

26 марта мы вернулись с братом из леса, и нам объявили, что начинается эвакуация. Мы взяли с собой немного одежды, пришли на станцию Мельничный Ручей, где и переночевали. Утром мы приехали на поезде на берег Ладожского озера, там нас погрузили в машины, русских и финнов отдельно. Нас вывезли через Ладогу по льду, когда озеро уже начало подтаивать. На том берегу, в Жихарево, нам дали гороховый суп и колбасу. Многие не могли удержаться, наедались и умирали. Нас повезли дальше в поезде, где были только финны и немцы. Кормили один раз в день.

Нас привезли сначала в Иркутскую область, потом в Якутию. День Победы я встретил в Хабаровском крае. Пришел сосед и начал палить из ружья. Женщины заплакали от радости, для нас это был большой праздник. В 1945 году мои родители умерли. Мы с братом продолжали говорить между собой и с другими финнами по-фински. Мы были уверены, что мы в эвакуации и скоро можно будет вернуться домой. Но нам не разрешили вернуться, и приходилось отмечаться в комендатуре. А паспорт я получил только в 1954 году».

Ингерманландские финны – субэтническая группа финнов, образовавшаяся в XVII веке на территории исторической области Ингерманландии, по другой версии – самостоятельный этнос, сформировавшийся на территории Ингерманландии. В настоящее время ингерманландцы проживают в основном в России (Петербург, Ленинградская и Псковская области, Карелия, Западная Сибирь), Эстонии, некоторых других бывших республиках СССР, а также в Финляндии и Швеции. Язык ингерманландцев относится к восточным диалектам финского языка. По ероисповеданию ингерманландцы традиционно относятся к лютеранской церкви, однако часть из них придерживается православия.

 

Вера Ивановна Егерева (родилась 1924 году в пос. Всеволожский, ныне г. Всеволожск):

– Когда началась война, я работала на заводе «Красная заря» и узнала об этом на рабочем месте. Начались регулярные бомбежки, нас не отпускали домой, мы жили на казарменном положении. Я монтировала телефонные аппараты Р-20. После бомбежки собирали раненных и убитых. Зимой лежало много трупов, даже вспоминать страшно. Эвакуироваться было невозможно, да мы и не хотели. Мы верили, что скоро наступит победа. У нас был огород и небольшой запас урожая, но в блокаду он нам особо не помог. Мама много раздавала. Была корова, но в начале войны мы ее зарезали.

В ноябре 1941 мы ходили по дороге за хлебом на Ржевку, вокруг было много трупов. Однажды остановилась машина, и нас подвезли. Так я познакомилась с Михаилом Николаевичем Плоткиным (по другим данным Меер Нисонович, герой Советского союза, имя которого носит одна из центральных улиц г. Всеволожска – Прим. автора). Мы ходили на танцы в здание бывшей сыроварни, где разместился дом отдыха летчиков. Когда он улетал на задание, всегда кружил над нашим домом. Михаил сразу честно сказал, что у него жена и ребенок в Белоруссии. Вместе с ним и мамой мы встречали Новый 1942 год. На столе стояли винегрет, квас и подарок – шоколадка.

В январе 1942 меня отправили в Токсово копать окопы. Земля была мерзлая, приходилось работать кирками. Варили крупу. Кто помешает – попробует, и потом ничего не остается. Там меня застала новость о гибели Михаила.

В феврале я вернулась на завод. Казарменного положения уже не было, и спать я возвращалась домой. На работу в Ленинград ходила пешком или ездила на товарняке. Весной 1943 года сажать огороды было нечем, в блокадную зиму все съели, и нас эвакуировали в Рыбинск. Я работала на заводе, который выпускал мины. Там я и встретила День Победы. А во Всеволожск я вернулась только в 1946 году, когда получила вызов.

 

Розалия Ивановна Хямяляйнен (родилась в 1924 году в деревне Пустошь):

– О начале войны нам сообщили в сельсовете. С самолётов нас не бомбили, но стреляли из артиллерии. Корову у нас забрали, из продуктов оставили немного картошки. Я работала на погрузке торфа, который в вагонах увозили в Ленинград. За работу нам давали тарелку баланды. Много людей умирало от недоедания. Со стороны Невской Дубровки часто было видно зарево боев, небо как будто горело. 25 марта нам объявили об эвакуации и приказали явиться на железнодорожную станцию Мельничный Ручей. Когда мы переезжали Ладожское озеро, то некоторые машины уходили под лед. Несколько месяцев нас возили по стране, даже не помню, что мы ели.

Когда нас привезли на море Лаптевых, то через 7 дней умерла сестра, а через месяц – отец и мать. У нас не было ни газет, ни радио. Иногда проводились собрания, на которых нам рассказывали, что происходит на передовой, но мы плохо понимали по-русски. Много людей умирало от холода. День Победы я не помню.

 

Леонид Никитич Моторин (родился в 1924 году в деревне Сос Смоленской области):

– В начале войны я работал в бригаде Лотубужского леспромхоза в районе станции Котлы, потом нас отправили в совхоз Первомайский рядом с Таллиннским шоссе. Мы ставили надолбы, грузили лес. Однажды по деревне проехали немцы-разведчики на мотоциклах. Леспромхоз уехал, уехали за ним и мы в Ораниенбаум.

Часто летали немецкие самолеты, они бомбили причалы, баки с горючим. Им противостояли наши зенитные установки. В основном работали женщины. 8 октября нас отправили на барже в Ленинград. Нас бомбили. Одна бомба попала в машинное отделение, второе попадание было на верхнюю палубу. Когда мы прибыли в Ленинград, нас направили в главный штаб. 10 октября нам дали направление доехать до Борисовой Гривы, в 16-й поселок, в леспромхоз. Туда мы приехали вечером. На следующий день приступили к работе. Работали пилой-лучковкой (ею может работать только один человек), были у нас также двуручные пилы. Паек сначала был 400 г хлеба в день, потом – 250 г. Два дня выдавали только по 150 г. Кормили на завтрак и ужин «болтушкой». С марта 1942 начали организовывать обеды в термосах, а паек увеличили до 400 г. хлеба. Немцы сбрасывали листовки, в которых предлагали сдаться. Обещали хорошее питание. Но никто в это не верил. Мы использовали эти листовки для растопки.

Рядом с нами работали также две финские бригады, в одной 3 человека, в другой – 2. Некоторые финны в деревнях тогда держали коров, как и некоторые русские, но это была большая редкость.

***

А 10 августа 1942 года Леонид Никитич был призван в армию и участвовал в боях на Невском «пятачке» и в прорыве блокады Ленинграда. Более подробно «Ладога» рассказывала об этом в приложениях «Память сквозь время» от 24.01.2014, 22.02.2014.

 

Евгений Евгеньевич Чернов (родился в 1928 г. в пос. Всеволожский, ныне г. Всеволожск):

– О начале войны нам сообщили соседи, у которых был приемник. Через несколько дней в небе появился первый «юнкерс», затем потянулся поток беженцев из Прибалтики и Псковской области. Им раздавали хлеб. Другим потоком к нам приходили русские переселенцы с карельского перешейка. Мы зарезали корову, осталось 10 кг сала. Это нам помогло пережить блокаду. Власти изымали у населения велосипеды, лыжи, фотоаппараты, приемники. О том, что будут забирать картошку, нас предупредила соседка. Часть мы сдали, часть спрятали. Карточки появились в начале августа. По железной дороге все было перекрыто. Чтобы въехать в Ленинград и вернуться, надо было иметь пропуск. Он был только у тех, кто работал на заводах. Военные тщательно проверяли всех на Ржевке и в Ленинграде. Когда в 1944 году мне было необходимо сфотографироваться на паспорт, я ездил в Ленинград с таким пропуском. В войну я продолжал ходить в школу, у меня была карточка иждивенца. В декабре норма хлеба составляла 125 гр. На улицах появились трупы, которые никто не убирал. С декабря по апрель мы не занимались. Немцы сбрасывали листовки, на которых был пропуск для сдачи в плен, но никто им не верил. В апреле в школу вернулось только 3 человека. Параллельно мы начали работать на огородах, выращивали капусту и турнепс. Нам уже давали рабочий паек и кормили в столовой на Румболовской горе похлебкой с пшеном. Однажды на Ржевке в железнодорожный состав с боеприпасами попал снаряд, был такой мощный взрыв, что у нас тряслись стекла. Нас не бомбили, но над нами часто происходили воздушные бои. С неба падали самолеты и осколки. Немецкие падали редко, в основном – наши. Иногда мы собирали детали, разбирали устройства. Но чаще всего военные успевали все забрать. Ночью из Невской Дубровки доносился гул, и было видно зарево.

В 1943 году я начал работать на торфоразработках там, где сейчас микрорайон Южный Всеволожска. Нормы у нас не было. Не было резиновых сапог, поэтому ноги постоянно мокли. Летом 1944 года мне запомнилась выставка «Оборона Ленинграда». В день Победы я пришел в школу на занятия, нам сказали, что сегодня уроков не будет…

 

Юлия Ивановна Егорова (Питкянен), родилась в 1933 году в деревне Шушары:

– Мы собрались на очередной киносеанс, и вдруг нам говорят: показа не будет, потому что началась война. Наш дом разбомбили, а мы во время бомбежки пряталась по канавам. До морозов жили в водосточных трубах на станции Шушары и в окопах. Отец собирал по полям совхоза Детскосельский капусту и картошку. Никакого подсобного хозяйства у нас не было. Мы переехали в Ленинград, где получали продукты по карточкам. Вначале спокойно ездили с сестрой по городу на трамвае (те еще ходили в начале блокады). Вскоре появились слухи, что детей едят. Родители нам запретили гулять, и мы сидели дома. Когда отец устроился работать дворником, то он грузил покойников на машины. Мы получали продукты по карточкам, как все ленинградцы. Еще у нас были картофельные очистки и капустные листы. Мы эвакуировались в мае 1942 по Ладожскому озеру на барже. Суда перед нами и после нас затонули, но мы добрались через Ладогу на другой берег, где младшая сестра умерла. Отец хотел сделать гробик и похоронить ее, но тело сестры забрали со всеми в братскую могилу в селе Лаврово.

Нас эвакуировали в Саратовскую область. Здесь я пошла в школу. Дома мы по-фински не говорили. Отца призвали в трудовую армию, мама работала в лесу. Из газетных статей мы узнали, что советские войска освободили Ленинград. Но мы знали, что нам нельзя возвращаться домой, и было немного обидно. О Дне Победы нам объявили в школе. В колхозе образовался импровизированный митинг, старшеклассники устроили концерт...

 

Анна Павловна Хайми (род. в 1924 году в деревне- Разметелево):

– О том, что началась война, мы узнали по радио. Двоих старших братьев, Ивана и Семена, забрали на фронт, и они пропали без вести. Корову у нас забрали в начале войны, оставив частично урожай. Карточек у нас не было, в первую блокадную зиму умерло полдеревни. Рядом с деревней был пруд, к которому умерших свозили на санках и клали в снег. Копать могилы не было сил. Когда разбомбили Невскую Дубровку, в нашу деревню пришло гражданское население. В нашем доме поселились две русские семьи. У них не было никаких запасов продовольствия, и они все умерли. Мы не могли им ничем помочь. Ленинградцы приезжали работать на лесозаготовках, им выдавали норму продовольствия.

26 марта нам объявили об эвакуации, мы взяли с собой немного картошки. Во время переезда по льду Ладоги нас бомбили, но машина дошла до берега. На поезде нас привезли в Иркутскую область, а оттуда на барже в Якутию, на берег реки Яна. В дороге мать умерла. Мы построили одну большую юрту, где жили 60 человек. Много людей умирало от холода. Я прожила там 10 лет, работала на ловле неводом. Мы питались хорошей свежей рыбой, но у нас не было никаких других продуктов, овощей или хлеба. В Сибири мы говорили и по-русски, и по-фински. Когда закончилась война, все очень радовались. Мы были уверены, что мы в эвакуации и скоро вернемся домой.

 

Историческая справка

В период Великой Отечественной войны постановлением Военного Совета Ленинградского фронта № 196сс от 26 августа 1941 года финское и немецкое население пригородных районов Ленинграда подлежало обязательной эвакуации в Коми АССР и Архангельскую область. Результаты этого переселения на сегодня в точности не известны. Нельзя не отметить, что постановление было издано лишь за несколько дней до того, как все пути сообщения, связывающие окрестности Ленинграда с внешним миром, по суше были перерезаны немецкими войсками. По иронии судьбы, успевшие эвакуироваться на баржах через Ладогу были спасены таким образом от голода блокады.

Постановление Военного Совета Ленинградского фронта № 00714-а от 20 марта 1942 года повторило требование об обязательной эвакуации финского и немецкого населения. Постановление основывалось на Указе Президиума Верховного Совета СССР от 22 июня 1941 года «О военном положении», предоставлявшем военным властям право «воспрещать въезд и выезд в местности, объявленные на военном положении; выселять в административном порядке... лиц, признанных социально опасными как по своей преступной деятельности, так и по связям с преступной средой». По данным В. Н. Земскова, было выселено 44737 ингерманландцев, из них 17837 было размещено в Красноярском крае, 8267 – в Иркутской области, 3602 – в Омской области, остальные – в Вологодской и Кировской областях. По прибытии на место водворения финны были взяты на учёт спецпоселений. После окончания Великой Отечественной войны 12 января 1946 года режим спецпоселения был снят, но возвращение на территорию Ленинградской области правительство финнам запретило. Постановлением Совета Министров СССР от 11 февраля 1949 года финнам был разрешён въезд лишь на территорию соседней с Ленинградской областью Карелии, куда и переселилось несколько десятков тысяч как бывших спецпоселенцев, так и (преимущественно) репатриантов из Финляндии. В результате реализации данного постановления Карелия стала одним из трёх крупнейших центров расселения советских финнов.

Это постановление было отменено новым Постановлением бюро ЦК КП(б) КФССР «О частичном изменении постановления бюро ЦК КП(б) и Совета Министров КФССР от 1 декабря 1949 года», на основании которого даже переселившихся в Карелию людей стали выселять из приграничной территории.

После подписания советско-финляндского соглашения о перемирии в СССР было возвращено ингерманландское население, ранее переселённое немецкими оккупационными властями в Финляндию (см. ниже). Однако в соответствии с постановлением ГКО СССР № 6973сс от 19 ноября 1944 года репатриируемые направлялись не в Ленинградскую область, а в пять соседних с ней областей – Псковскую, Новгородскую, Калининскую, Великолукскую и Ярославскую. Распоряжение СНК СССР № 13925рс от 19 сентября 1945 года разрешало въезд в Ленинградскую область лишь «ингерманландским семьям военнослужащих – участников Отечественной войны», а также репатриантам-нефиннам. Большинство финских репатриантов предпочло покинуть отведённые им для поселения области. Одни попытались всеми правдами и неправдами вернуться в Ингерманландию, другие выехали в Эстонию и Карелию.

Несмотря на запреты, значительное количество финнов возвращалось после войны в Ленинградскую область. По официальным данным, к маю 1947 года на территории Ленинграда и Ленинградской области проживало 13958 финнов, прибывших как самовольно, так и по официальному разрешению. В соответствии с постановлением Совета Министров СССР № 5211сс от 7 мая 1947 года и решением Леноблисполкома № 9сс от 11 мая 1947 года самовольно возвратившиеся в регион финны подлежали возвращению к местам прежнего жительства. Согласно распоряжению Совета Министров СССР № 10007рс от 28 июля 1947 года такая же участь постигла и финнов, проживших в Ленинградской области безвыездно весь период оккупации. Остаться в Ленинградской области было разрешено лишь следующим категориям ингерманландцев: а) участникам Великой Отечественной войны, имеющим правительственные награды, и членам их семей; б) членам семей военнослужащих, погибших на фронтах Великой Отечественной войны; в) трудармейцам и другим лицам, награждённым орденами и медалями Советского Союза, и членам их семей; г) членам и кандидатам в члены ВКП(б) и их семьям; д) членам семей, главами которых являются русские и е) явно нетрудоспособным престарелым, не имеющим родственников. Всего лиц данных категории оказалось 5669 человек в Ленинградской области и 520 в Ленинграде.

Из материалов Википедии

Материалы и фото предоставлены Яниной Эмилией Ильяйнен, Всеволожск

На фото:

1.Ялмар Павлович Хянникяйнен. 2. Леонид Никитич Моторин. 3. Юлия Ивановна Егорова (Питкянен). 4.Анна Павловна Хайми.

Вернуться к списку наш край