Газета "Ладога"

23

АВГУСТА
2019

ПЯТНИЦА

«Страшное пережито, лишь бы войны больше не было…» - 23.11.2018

Лучшее для неё связано с довоенным детством – родителями, четырьмя сёстрами и, конечно, с любимой бабушкой. Вскипающий по весне «яблоневый цвет» в представлении Анны (Анны Николаевны) Васильевой – мир и ощущение любви, искренности, дома, в котором пахнет тёплым хлебом и луговыми цветами. А самое страшное она связывает со временем, проведённым в плену, которое началось тогда, когда беззащитных людей выстроили, направили на них дула автоматов, но расстрел в последний момент отменили…

Поющая деревня
Родилась не в разнотравье, а в студёном феврале – 6 числа 1930 года. «Я помню, до войны мы жили очень хорошо: отец Николай Яковлевич Трошков, мама Мария Ивановна и пятеро дочерей. Я – старшая, вторая – Елизавета (1932), затем – Александра (1935), Зинаида (1938), младшая – Валентина, родилась в августе 1941-го, когда уже немцы пришли, – рассказывает Анна Николаевна. – Родители работали в колхозе. Нас воспитывала бабушка – Марфа Дмитриевна. Она никогда на нас не кричала, до сих пор этому дивлюсь, и, конечно, баловала. У нее еще две дочери жили в Старой Руссе, и когда она уходила туда на три дня, мы очень скучали по бабушке, и она всегда возвращалась с гостинцами…»
Жила семья Трошковых в селе Великое (Старорусский район, сейчас – Новгородской области). Стояло оно на возвышенности, и солнце дома в ясные дни любого времени года не обходило.
О довоенном времени Анна Николаевна вспоминает, как о волшебной сказке: «У нас были яблоневые сады красоты необыкновенной. Церковь, мельница, начальная школа – четыре класса. Ребят и девчат на шофёров и трактористов учили. Больница, магазин, чайная… Дед и отец, когда женились, построили по дому. Рядом с каждым – деревья, два сада. Поющая была деревня, дружная, большая, красивая. Дети росли на улице: и зимой, и летом их было домой не загнать».

Перед дулами автоматов
Когда началась война, отец ушёл на войну. К тому времени фашисты уже разбомбили военкомат в Старой Руссе, и прилетали дирижабли со свастикой. «Уже была назначена эвакуация, но мы не успели – немец двигался очень быстро, – рассказывает она. – Я видела отступление наших войск в августе сорок первого года. Солдаты шли усталые-
усталые, со штыковыми винтовками – другого оружия у них не было. А фашисты въехали на мотоциклах и автомобилях, с автоматами. Они построили узкоколейку и мосты, выставили охрану. Скопления войск в Старорусском районе не было. Зимой наши бойцы-лыжники приходили, фашистов выбивали, потом приходили немецкие танки и опять захватывали. Бомбежки, сирены… Страшно. В Великом остался неразрушенным только один большой дом новой постройки».
Отец прошел Финскую и знал, что такое война, поэтому ещё до отправки на фронт, в июне вырыл окоп с накатом и двумя выходами. В нём, застеленном соломой, мы и еще пять семей с детьми жили – спасались от бомбежек, а во время затишья выходили, чтобы приготовить еду, набрать воды. «По-моему, в окопе мать и рожала младшую сестру Валентину», – говорит Анна Николаевна, и её голос дрожит. – По зиме, когда наши снова стали выбивать немцев из Старой Руссы, но не смогли, наш окоп и еще один засекли. Фашисты пришли злющие, и всех повели на расстрел. Пулеметную ленту уже зарядили, и немец всех взрослых расставил, мы дети к ним жались. Женщины стали готовится к смерти – среди нас был только один старик, который молча стоял и смотрел на вскинувших автоматы немцев. Мы, дети и подростки, очень хорошо понимали, что сейчас произойдет. Стали прощаться. Страшно, ноги как будто отнялись. Но тут прибежал какой-то офицер и скомандовал, чтобы не стреляли. Всех, кто до тех пор скрывался в окопах, загнали в один дом. Люди стояли, не было места присесть. Ни еды, ни питья. Зима. Ночью прилетел наш «кукурузник», чтобы бомбить переправы. Мы стали просить охрану: или расстреляйте уже, или отпустите. Нас отпустили, и мы снова пошли в окоп».

Если вернётесь, расстреляем
Ранней весной фашисты подняли их посреди ночи и погнали куда-то. «Хорошо, что мы спали одетыми-обутыми, а мать успела схватить торбу с зерном, – вспоминает Анна Николаевна подробности. – До сих пор удивляюсь, как Зина, которой было всего четыре годика, прошла восемь километров, не останавливаясь. Нам сказали не расходиться. Тетя Груня – мамина сестра – как-то сумела убежать в деревню через речку… ее потом немцы расстреляли. А нас в ночь погнали еще дальше – к Ивановску, через лес, напрямки. А немцы леса боялись, ведь оттуда лыжники-сибиряки выходили, потому довели нас до полпути и сказали: дальше идите сами, если вернетесь – расстреляем. К утру подошли к Ивановскому: голодные, уставшие. Стоим на берегу реки. А тут и заморозок. Немцы через эту речку мост строили. Вот мы на этом тесу и уснули, кто как мог. Затем нас перегнали в деревню. Там мы обосновались в разрушенном доме, где даже двери не было, но худая крыша все-таки была. Питались мясом убитых лошадей, когда находили; кишками скотины, которую били немцы, а требуху выбрасывали; корой, а когда теплее стало – крапивой. Тогда у нас бабушка и Валечка, ей восемь месяцев было, умерли. А как хоронить, если мы все заболели тифом, и сил у мамы не было никаких – температура, бред. Тогда вообще все маленькие и старенькие умерли. Мы их похоронили, а сами с трудом, но выжили. К нам захаживала местная жительница. Помню только фамилию – Ромычева. Она младшеньким то картофелину принесет, то еще чего, хотя им самим есть было нечего… Я ее очень хорошо помню и очень ей благодарна».
Летом они отправились в комендатуру за разрешением сходить в родное село – возле дома были зарыты запасы зерна и одежда. До них с такой просьбой обращалась семья Кузнецовых. Всех до одного тогда расстреляли. Но они – подростки из двух семей – все равно попросили сходить – на этот раз обошлось, остались живы. Зашли в Клинково к тете Груше, которая от немцев сбежала, и та отварила им в банке из-под немецких консервов – посуды-то не было – картошки. «Как мы ее ели… до сих пор помню, – рассказала Анна Николаевна, смахивая слёзы. – Вскоре тётю Грушу расстреляли – кто-то донес, что она накормила беглого советского солдата… До тайника дошли. Одна яма, в которой было продовольствие, уже была разрыта, а та, что с одеждой – не тронута».

Плен и освобождение
На этом их скитания не закончились. Жарким летом 1942-го из Ивановска перегнали в село Козлово. Ходили по полям – собирали зерно и даже отыскали жернова. Решили: хлеб есть – будем жить. Но осенью пришли каратели, которые запретили собирать зерно, и стали девочек 12-14 лет забирать. «Позже и нас увезли по направлению к реке Тулебля, а потом переправили под Псков. Там мы, дети, пряли, все пальцы пропряли. Женщины тоже нашли работу. Потом снова пришли каратели, и нас перевели в деревню Курено Псковской области. Там жили латыши и русские. Было спокойно. Был хлеб и картошка – мы были счастливы. И снова пришли каратели. Латышей отправили в Латвию со всем скарбом, а русских – в концлагерь, который был около Порхово. Взрослые, среди которых были и военнопленные, работали на лесоповале… Потом нас отправили в Литву. Прямо на вокзале начался отбор работников. Нас тогда не взяли, и один бедный латыш определил нас к себе в баньку жить. У него было много детей. Старшему – чуть за тридцать, младшему – шестнадцать. Меня отправили в няньки в молодую латышско-польскую семью. Но это длилось недолго: в сорок четвертом нас отправили в концлагерь – название не помню. Мы стали заключенными. Жили в бараках».
Ходить куда-либо и общаться заключенным из разных бараков было запрещено. Под охраной, строем (по четыре человека – ряд) их гоняли работать на завод. Рядом, за колючей проволокой был второй лагерь – военнопленных французов. Потом их погнали еще дальше… «Куда – не помню уже, помню, нам выдали там ботинки на деревянном ходу – пару на двоих с сестрой.
Нас освобождали американцы, правда, без единого выстрела, и немцы тогда из города не уходили, – говорит уже о последних месяцах войны. – Подъехали большие машины, нас погрузили и отвезли в большущий лагерь, где были люди разных национальностей, гражданские и военнопленные, которых американцы откармливали и проводили медосмотры. Была даже организована школа. Собирали сведения, кто из какой области, и отправляли домой железнодорожным транспортом. Приехали мы в Старую Руссу, а там всё разграблено и сожжено. Мама побежала искать кого-нибудь из знакомых. Нашла, и те нам сообщили, что отец погиб. Мы просидели всю ночь на улице, плакали. Потом мама нашла тётю Дуню, которая предложила ей прибежище в своем доме – фундамент, да крыша – где уже приютились несколько семей. Но в городе была работа и карточки. Помню, мама пошла навестить наше родное село Великое: там камня на камне не было, все заминировано и повсюду колючая проволока. А когда вернулась, сказала: «Ой, Дуня, я иду по родной земле, а мне каждый кустик улыбается – на Родину вернулась».

Продолжение семейной истории
Начались восстановительные работы – им выдали лопаты. Когда пригнали коров-холмогорок – образовался совхоз. «В школе я тогда не училась, только младшие сестры, – вздыхает. – Работала оператором – дозировщицей на бетонном заводе. Мы тогда в Старой Руссе выпускали лучшие марки бетона – таких даже в Ленинграде не было».
На бетонном заводе Анна Николаевна проработала 30 лет. А в Кировске оказалась, потому что вышла замуж. Её муж Алексей Иванович работал на железной дороге машинистом. Подняли двух дочек – Антонину и Валентину.
«Сейчас-то дочки уже на пенсии, у меня уже взрослые внуки – Николай и Юрий. Есть правнук Димочка, ему три года, – улыбается. – Все живут рядом со мной в Кировске, навещают. Страшное пережитое осталось далеко позади, и на жизнь я не жалуюсь. Всё идёт своим чередом, только бы войны больше не было».

Евгения Дылева